70 Слово без дела. Часть 2

     Вот вторая порция воспоминаний о раннем детстве. Лет эдак до девяти-десяти. Первая порция здесь. Детство мне досталось вполне счастливое. На фото, что будут ниже, я со своими братьями (родным и двоюродным), с родителями, бабушкой (той самой Марией Терновой - вот откуда мой псевдоним) и с другими родственниками.

     Тот, кто читал мои книги, наверняка найдёт в этих заметках что-то знакомое.

 

А потом мы четыре года подряд снимали дачу по Павелецкой дороге, в «Белых Столбах». Там в деревне Житнево жили родители одного друга нашего Леопольда. Бабушка эту дачу не любила, называла ее «пьяной». Хозяева были не дураки выпить, и когда по субботам приезжали родители, они всей капеллой исправно гудели, запивая самогон козьим молоком.

У хозяев был злющий пес Буян, держали его только на цепи, еду ему хозяйка бросала через забор. Подпускал к себе Буян только старшего сына хозяев. Однажды в процессе очередной гульки потерялся Леопольд, а нашелся только на следующее утро, спящим в будке Буяна. После этого случая Леопольд не уставал повторять: «Буян – человек!»

Вообще Леопольд был очень веселый и прикольный мужик. Играл с нами, возился, а сказки рассказывал – это угореть можно. Одним из главных героев сказок был Черт-Идол, жуткий безобразник. Он свистел, портил воздух и пускал дым с огнем из задницы, в результате чего открывались перед ним все двери. Да что говорить о Черте-Идоле, если даже Колобок хамил, заявляя: «Не ешь меня, Серый Волк, во мне дерьма много!»

В деревне этой было довольно много ребятни, и время мы проводили весело, предаваясь забавам разной степени невинности. Недалеко от Житнева протекала речушка-переплюйка с поэтическим названием Гнилуша. Над ней росли здоровенные ивы, по которым мы лазали не хуже мартышек. Это был наш корабль.

Там же меня впервые посадили верхом на лошадь. Это был разъездной конь какого-то местного колхозного начальства, которое приехало к нашему хозяину. Коня звали Огонек. Было страшно и здорово, коняга был высоченный и шевелючий. Долгие годы потом Огоньком я называла отца – на нем ведь я тоже каталась.

Леса там были замечательные – с грибами, ягодами и орехами. Однажды, пойдя в лес всей семьей, мы принесли 300 штук белых. Бабушка умучилась их мариновать и сушить. Оттуда пошла у нас традиция при входе в лес здороваться со Старичком-Лесовичком, да еще орать «Ха-ха!», когда найдешь белый гриб.

Словом, было там классно, скучали только в плохую погоду, когда приходилось сидеть дома, играя в лото, в подкидного дурака да в бесконечную пьяницу.

Зачем я это все пишу? Не знаю. Та жизнь давно кончилась...

Что-то я слишком увлеклась своей обожаемой персоной. Пора исправиться и рассказать о близлежащих родственниках.

Мой брат Сергей старше меня на пять лет. Впрочем, Сергеем я его никогда не звала, для меня он был и остается Жирным: мальчик всегда был упитанным. Он же зовет меня Лушкой или Лушанью. Это из букваря: «Наша Луша мала, наша Луша умна».

Жирный отрабатывал на мне приемы самбо, кидая в снег со всех позиций к моему полному восторгу. А еще они с кем-то из приятелей надевали на меня телогрейку, валенки и фехтовальную маску, ставили в дверной проем между коридором и кухней, и играли в хоккей. Третьяк отдыхает – шайбой ребята лупили от души.

Как-то зимой мы с Жирным выкопали в здоровенном сугробе у сараев глубокую нору, сидели там, совершенно счастливые, жгли таблетки сухого спирта. Где мы их брали, интересно?

У нас практически всегда была какая-нибудь живность. «Семишерстная» кошка исправно приносила котят, всегда по пять штук и все рыжие. Бабушка их топила в помойном ведре. Напоследок кошка, видимо, изменила своему кавалеру, окотилась котятами разных мастей. Из этого помета нам с Жирным оставили поиграть двух котят, рыжего и черного. Потом их раздали знакомым.

Жила у нас черепаха. Однажды она паслась во дворе и пропала. Горе было велико. Но представьте радость, когда весной Тортилла выползла на солнышко из-под корней одного из деревьев!

Однажды кто-то принес ежа, но этого друга терпели недолго: он жутко топал и пыхтел ночами в коридоре, так что пришлось его отвезти в Тимирязевский парк и там выпустить.

Собак тогда не особенно держали. Впрочем, в нашем доме была одна, очень старая и больная псина, что-то вроде эрдельтерьера. С ней, вечно обмазанной какой-то вонючей мазью, выходил гулять старик, очень похожий на своего пса. Эту парочку мы побаивались.

В сущности, так ли уж много событий действительно помнится? Есть общий фон, есть отдельные картинки, – остальное дополнено рассказами взрослых и фотографиями.

Вот я лежу носом в траве и разглядываю муравьев. Мне года два, мы пошли гулять, я отстала и упала. Хватились меня не сразу, так как наблюдала я жизнь насекомых молча.

Вот я ношусь с каким-то мальчиком по проходу между креслами в самолете. Мне около трех лет, мы с бабушкой летим к ее племяннику в Новосибирск. Мы прожили там довольно долго, месяцев девять: бабуле там делали вставные челюсти.

Бабушкин племянник Лева (Лев Сибирский, в отличие от Леопольда) был большой шишкой в Академгородке.

Вот я стою по пояс в воде рядом с деревянным мосточком и пытаюсь достать плавающую рядом красную сыроежку. Это там же, под Новосибирском, на Обском море.

Вот я сажусь на довольно высокую игрушечную лошадку, серую в яблоках, на колёсиках. Меня здорово разгоняют, и я лечу с тротуара на мостовую – носом! Море слез и крови.

Вот мы сидим под столом с Андрюшкой, внуком нашей соседки. Круглый стол накрыт одеялом, это наша избушка. Андрюшку все звали Рцы, он был очень смешной. Когда мы ссорились, он кричал: «Не смотри на меня!» А я, разумеется, нарочно смотрела.

Ребеночком я была любознательным и болтливым, ляпнуть могла все, что угодно, постоянно попадая в результате в дурацкое положение. Окружающим тоже доставалось.

Недалеко от нас жила семья лилипутов. В тот день я была на улице со своей теткой. Тетя Женя стояла, с кем-то разговаривала, а я скучала. Мимо шел один из лилипутов.

– Мальчик, а где твоя мама? – строго спросила я это создание ростом с меня.

– Я сам папа! – ответил он и пошел себе дальше.

Я осталась с открытым ртом, а тетки покатились со смеху. Этот случай мне известен по рассказу тети Жени, а вот другой я помню сама:

Летом были на пляже, скорее всего на прудах. Мама стояла, держа меня за руку, и разговаривала с каким-то своим знакомым. Его мужское достоинство, обтянутое плавками, оказалось прямо на уровне моих глаз. Некоторое время я сама пыталась сообразить, что же это я вижу, – и не сообразила. Тогда стала во весь нехилый голос вопрошать: «А что это?», тыча пальцем в центр композиции. Не помню, чем кончилось дело, но полагаю, что мамуле и ее собеседнику было не до смеха.

Еще один случай мама любит рассказывать. Мы с ней шли куда-то, в одной руке у нее была сумка, другой она вела меня за руку. Был сильный ветер, маме приходилось часто отпускать мою руку и поправлять волосы, после чего она говорила:

– Ну, давай лапку.

Стерпев несколько раз такое обращение, я таки забежала вперед, встала напротив нее и сделала эпохальное заявление:

– Фто ты все: давай лапку, да давай лапку! Фто я, кофка, фто ли?!

Как добавляет в конце рассказа мамуля, именно тогда она поняла, что ребенок вырос. Фигушки, будущее показало, что ни черта она тогда не поняла.

Однажды зимой мама взяла меня в гости к какой-то своей подруге. Они трещали о чем-то своем, о девичьем, на кухне, а я от скуки прыгала на мягком диване. Видимо, диван оказался слишком пружинистым, а я уж чересчур расходилась, – короче, в очередной раз я приземлилась не на диван, а мимо, причем подбородком прямо на угол стула. Прибежавшие на мой дикий рев тетки увидели жуткую картину: я стою с запрокинутой головой и у меня два рта: один орущий, а другой – кровавый. Потащили меня в какую-то больницу, там дыру под подбородком зашили. Не знаю, как бабушку кондратий не хватил, когда мы заявились из гостей все в бинтах и вате.

В доме напротив жили армяне и еврейская семья, Гелины. С их младшей дочерью, Ленкой, я очень дружила, потом мы ходили в один класс. Ленка была рыжая, кудрявая, конопатая и смешная. А ее старшая сестра Аня – черненькая и серьезная. Мы играли в вышибалы и классики. Круглые плоские мелки выпрашивали на швейной фабрике, а биты делали из баночек из-под гуталина, набив их землей.

Еще делали в разных углах двора «секреты»: закапывали какой-нибудь красивый фантик, прикрыв сверху стеклышком. Если потом найдешь, где раскопать, – красота страшная!

Во дворе этого армянско-еврейского дома была совершенно роскошная вещь – гамак. Мы постоянно бегали друг к другу через улицу, тем более что на их стороне, на углу, стояла водяная колонка. Машин на нашей улице было немного, но под велосипед я однажды попала, причем велосипедист пострадал гораздо сильнее меня: у него побились молочные бутылки, которые он вез в багажнике.