Миры Марии Терновой: Иванов-младший

Осенью я вспоминаю Женьку Иванова чаще, чем в другие времена года. Эта миниатюра была написана как и многие у меня - в качестве задания в мастер-классе прозы. Условия того задания я не выполнила, а рассказ остался. Один из моих любимых.

На фото, на переднем плане - Иванов, справа я. Ещё мой отец и его жена Лида. Это 1987 или 1988 год, точно не помню. Сейчас в живых осталась только я.

Вчера я опять видела Женьку Иванова: в метро, на встречном эскалаторе. То есть, не его, конечно, а кого-то чертовски похожего. Не сказать, чтобы часто, но мелькает в повседневной московской сутолоке что-то, заставляющее вздрогнуть от узнавания. Грубоватый профиль с упавшими на лоб волосами в окне проезжающего мимо автобуса; высокий силуэт, чуть вразвалочку скрывающийся за углом. Почему?

Почему он? Я никогда не была в Женьку влюблена. Тусовались мы, в основном, в разных компаниях. Сам-то Иванов ко мне подкатывался, поскольку считал иное поведение с дамами просто невежливым. Именно он явился причиной первой сцены ревности, устроенной мне мужем недели через две после свадьбы. Но долго сердиться на этого жизнерадостного охламона ни у кого не получалось. Рослый, мускулистый, с нахальным взглядом серых глаз, Женька был далеко не красавцем. Но пресловутое мужское начало, хлещущее через край, в сочетании с азартом и самоуверенностью делали свое дело. Думаю, если бы Иванов тогда взялся за меня всерьез, подозрения мужа быстро обрели бы под собой почву.

Не знаю, как сейчас, а в годы моего студенчества Полиграфический институт по праву считался приятным и веселым заведением. Как только его не обзывали: полигамическим, порнографическим, а то и вовсе Московским Питомником Идиотов. Личностью Женька был в питомнике известной: все знали Иванова-младшего (старшим называли его отца, который преподавал нечто заумное). Но до защиты мы с Женькой не пересекались нигде, кроме курилок. Во-первых, он был года на три-четыре старше, а во-вторых, я редко появлялась в общежитии, где любвеобильный Иванов окучивал всех по очереди. После окончания института он остался работать на одной из кафедр, продолжая почти студенческий образ жизни.

Не помню, как Женька затесался в компанию, которая обмывала дипломы с «поплавками» у меня дома. После того, как литровая кружка водки с утопленными в ней символами «верхнего» образования несколько раз прошла по кругу, чудить начали все. Без этого не обходилась ни одна студенческая гулька. Но Иванов, как выяснилось, мог перечудить кого угодно. Он начал развлекаться тем, что покидал комнату через распахнутое по случаю жары окно (первый, но довольно высокий этаж: от земли до подоконника больше двух метров), а затем с разбегу возвращался. Не подтягивался на руках, а именно запрыгивал, - сразу ногами на подоконник. Восхищенная публика рукоплескала, не забывая о кружке. Женька, убежденный, что может все, обожал подобные фокусы.

МПИ, который и для моей семьи был родным, имел в те годы довольно активный яхт-клуб. Так уж вышло, что приобщилась я к парусному спорту уже после окончания института. Иванов, как выяснилось, тоже этим чудным видом отдыха не пренебрегал. Старпом (а именно это звание было ему присвоено) являлся незаменимейшим на борту человеком и одновременно – постоянной головной болью для капитана. Кто нырнет, чтобы достать упавшую за борт трубу от самовара? Кто залезет на самый топ мачты, если нужно что-то там поправить? Кто снимет яхту с мели? Конечно, Иванов. Тем более что это он лодку на мель и посадил.

Вскоре Женька женился на студентке с совершенно непроизносимой грузинской фамилией. Там было такое количество согласных перед «швили», что преподаватели, вывихнув язык, не раз говорили:

– Тамара, вам следует выйти замуж за какого-нибудь Иванова.

Зачем же за какого-нибудь? Разумеется, Женька не мог равнодушно пройти мимо барышни, просто предназначенной для него.

Я, пока работала по специальности (то есть, до полного торжества демократии, когда никому не нужную больше специальность пришлось сменить) время от времени приезжала в институт. То проконсультироваться на своей кафедре по какому-либо вопросу, то по поводу практикантов, которых мне та же кафедра подсовывала. Однажды столкнулась в переходе между корпусами с Женькой, и он, не слушая возражений, уволок меня в свою берлогу.

Тогда тотальная компьтеризация делала первые, довольно робкие шаги. Вот как раз Иванов ее и сопровождал, бережно поддерживая под локоток. Все такой же лохматый, ничуть не повзрослевший (даже отпущенная борода не помогла), он совершенно не вписывался в тесную комнату, заставленную «железом». Смешались в кучу платы, блоки, паяльники, детали корпусов, а среди этого разгрома, - человек, которого куда проще представить за штурвалом пиратского брига. Да кем угодно представить: геологом, альпинистом… Или – с шашкой наголо, на лихом коне.

От предложенного спиртного я отказалась, и в щербатые кружки был с явным сожалением налит чай. Сидящий напротив Женька бубнил, обводя глазами свое хозяйство:

– Да нормально все, мать. Работаем помаленьку, двигаем вперед учебный процесс. После обеда стаканизация плавно перерастает в бутылизацию. С кем пулю расписать, тоже всегда найдется…

За окном медленно наливался синевой зимний вечер, и хлопья снега, привлеченные светом, бились о стекло. В дверь постоянно кто-то совался. Разгар зачетной сессии, когда студенты мечутся, пытаясь хоть кому-то что-то сдать, пока не забылось. Но здесь и сейчас беднягам облегчиться было не суждено. Иванов предостерегающе приподнимал верхнюю губу, и голова страдальца безропотно втягивалась обратно в щель.
А год спустя я совершенно случайно узнала, что Женька погиб. Конкретно отметив на работе 7-е Ноября, приехал домой, вышел на балкон покурить, сел по привычке на ограждение. И упал. Девятый или восьмой этаж… Неважно.

С тех пор я иногда встречаю его. На остановке, в магазине, просто на улице. Ничуть не меняется: здоровенный, молодой, всегда под хмельком. Вырвавшись из жмущего ему города, Женька почему-то уже второй десяток лет возвращается.
А еще мне с годами все чаще вспоминается один разговор, который тогда показался просто забавным трепом.

Наша яхта, «Амазонка», идет по каналу. Паруса убраны, на моторе – сам капитан, команде делать нечего. Мы с Женькой лениво покуриваем, сидя на рубке. Все анекдоты уже рассказаны, а до вечера, когда наступает пора серьезных душевных тем, еще далеко. Женька, щурясь на кружащих над мачтой чаек, похохатывает в ответ на мою реплику:

– Не, мать, я тебе точно говорю: врать в этой жизни не требуется, и даже вредно. Если хочешь скрыть правду, просто не замалчивай ее. Вот я, допустим, прихожу домой поздно. Жена, само собой, спрашивает, где был. Честно отвечаю: у женщины. И что ты думаешь? Не верит!