Миры Марии Терновой: Без вершин и пропастей

"Без вершин и пропастей" - не рассказ, а отрывки, одна из сюжетных линий романа "Порода невредимых", который полтора месяца назад вышел в издательстве "Мимолёт". Просто однажды на сайте "Планета писателя" проводился конкурс с названием "Любовь. Отражения". Что-то новое писать было некогда, и я выставила этот текст. Получили мы второе место. Потом рассказ вошёл в сборник "Сумерки разума".

Сколько длинных, душных ночей прошло так же, как и эта: без сна, под завывание ветра в каминной трубе и осторожные вздохи жены, которая тоже не спит, отвернувшись к стене? Слапек давно сбился со счета, ведь таких ночей было гораздо больше, чем нужно одному человеку. А было бы еще больше, не устраивай он себе и другие. После вечера, проведенного в чаду кабака, спишь без сновидений, где бы ни застала тебя пьяная ночь: под столом, в придорожной канаве или на крыльце собственного дома.

Третьего не дано ему уже несколько лет – с тех пор, как выписали из лазарета. Не дано просто уснуть и видеть сны. Может быть, встретить там ее – настоящую свою жену. Кто решил, что Слапеку не дозволена даже такая малая радость? Кто-то очень жестокий.

За эти годы он превратился в посмешище для всего городка: полуспившийся, почти что сумасшедший гончар. Некоторые жалеют; надо же, такой молодой! Но тех, кто ухмыляется за спиной и показывает пальцами, больше, чем жалельщиков. Бог вам судья, люди, что вы обо мне знаете? И зачем отец тогда так рано вернулся домой, помешав завершить начатое?..

Слапек взбил кулаком подушку, пытаясь устроиться поудобнее, и зашипел от боли в левом боку. Тупой, но сладкой боли, которой ныла та рана. Рана, подарившая ему короткое счастье. Почему ты не оказалась чуть глубже?

Жена натянула на голову край одеяла, не желая, чтобы он слышал ее плача. У каждого из них отдельное горе. О своем Слапек рассказал только один раз, на исповеди, но облегчения не получил. И больше ни с кем делиться им не хотел, а тем более – с чужой женщиной, что плачет сейчас у стенки. Ее-то горе все на виду: пропойца-муж, который когда-то был таким славным парнем. Ребенок, опять же, умер, прожив чуть больше года…

Соседи ей сочувствуют: поди ж ты, как не повезло! Слапек тоже жалел свою вторую жену, но вины за собой не признавал. Не сам он женился, – его женили, пригрозив родительским проклятием. И она знала, но пошла. На что надеялась, дурочка, ведь он уже тогда начал попивать? Как вынули его из петли, как отлежался после отцовского вразумления, так и пошел по кабакам, стремясь залить пламя, которое жгло изнутри.

На стене, что напротив кровати, размеренно тикают ходики, и жирный полосатый кот хитро бегает глазами влево – вправо, высматривая по углам мышей. Слапек устало опустил веки и тотчас увидел милое лицо, которое улыбалось только ему одному, увидел протянутые навстречу руки. О, если б это видение не исчезало, он бы вообще не открывал глаз. Так и жил бы, зажмурившись. Но нет: прекрасная женщина, обитавшая в его сердце, не слушая мольбы, подернулась мутной пеленой и растворилась в ней без следа. И опять напротив бегающие глаза кота.

«Разве так можно, Слапек?» – спрашивает всегда матушка, навещая своего непутевого в мастерской. В ответ он лишь молча пожимает плечами: а как можно, если по-другому не получается? Разве ей расскажешь! Здесь никому нельзя рассказывать, уж очень правильные люди населяют городок. Еще на лечение определят, – то, что сводится к мокрым простыням и рубахам с длинными рукавами, завязывающимися на спине.

Женщина у стенки всхлипнула громче обычного. Повернув к ней голову, Слапек прошептал:

– Довольно слез, Майла, я уйду. Так на самом деле больше нельзя. Я оставлю тебе все. Продай мастерскую, за нее можно выручить хорошую цену. Тебя возьмет замуж добрый человек, не такой, как я. Ведь ты молодая и красивая. Прости меня, Майла, если можешь.
Она резко села на перине, прижимая руки к груди:

– Нет! Куда ты?..

– Куда глаза глядят. Мне нужно было сделать это давно.

– Слапек…

– Прощай. Я возьму совсем немного денег.

Он уже торопливо одевался, не попадая в рукава и штанины. Ходики на стене вдруг остановились, и жестяные глаза кота впились ему в затылок. Выходя из спальни, Слапек подтянул гирьку, и время в доме вновь ожило. Но уже без него.

Не зажигая света, Слапек прошел по коридору в маленькую гостиную и достал из-за образов, перед которыми теплилась лампада, небольшой затейливый ключ. Им он отомкнул нижний ящик комода и извлек из-под стопки носовых платков резную деревянную шкатулку, к которой подходил тот же ключик. Здесь хранились их сбережения: тонкая пачка ассигнаций, немного серебряных и еще меньше золотых монет. Он взял только серебро.

В кладовке прихватил самый маленький окорок и ржаной каравай: как раз уместятся в наплечном мешке. Теперь только флягу воды, и можно идти. Дом не хотел отпускать, он тянулся к нерадивому хозяину всеми своими тенями и дверными ручками. «Я не могу больше оставаться, дружище. Быть может, когда я уйду, в этих стенах поселится радость».

Слапек постоял, прислонившись лбом к косяку. Потом беззвучно закрыл за собой наружную дверь и спустился с крыльца. Что там бормотала давешняя бабка, приставшая к нему с гаданием?

«Ищи дорогу, вымощенную желтым камнем. Только она выведет, куда тебе нужно. Иначе и сам пропадешь, и тех, кто рядом, загубишь».

«Спасибо тебе, старая цыганка. – Сам-то он давно считал себя пропащим. – Не все, значит, потеряно?»

Поправив на плече мешок, Слапек зашагал вниз по спящей улице, застроенной одноэтажными домами. За спиной скрипнула стальными петлями дверь, но он не стал оглядываться. Зачем? Накинув на плечи козий платок, на крыльцо вышла Майла. Всего лишь Майла.
* * *

Дорога вела почти точно на запад, и бьющие в глаза красноватые лучи не позволяли ничего толком разглядеть. Сплошным пожаром были объяты холмы, и караван катил прямо в его середину, жаркую и слепящую. Странное, смутное чувство завладело Слапеком. Словно он раздвоился, и одну половину влечет вперед, в знойное марево, а вторая хочет вернуться к прохладному облаку Порога. И там они встретятся все вместе: обе части его и жена. Слапек был почти в отчаянии. В самом начале пути ему казалось, что стоит найти желтую дорогу, и все сразу же станет ясным. А на самом деле путаница только увеличилась.

Из пожара, бушующего впереди, проступили очертания большого дома, по стенам которого мохнатым ковром вился плющ. Трехэтажный фасад с башенками по краям, первый этаж которого весело подмигивал многими окнами, а к широкому полукруглому крыльцу вела аллейка в берегах из подстриженных кустов. Более низкие крылья дом закинул назад, прикрывая ими парк, некоторые деревья которого возвышались над крышей ближнего крыла. Неужели это – постоялый двор? Скорее похоже на загородную резиденцию знатного вельможи…

Но караван остановился, немного не доехав до красивого здания. Хозяин направил коня к центральному подъезду, а его сын повел обоз по дорожке вдоль восточного крыла, за открытыми окнами которого ветер трепал невесомые занавески. Там, на задах, обнаружился огромный крааль, в который караванщики загнали, расставив вдоль забора из толстых жердей, свои подводы. Пока они возились, распрягая лошадей, небесный пожар за домом незаметно потух. И сразу же пала роса на высокую траву, а в доме засветилось еще больше окон. Слапеку почудилось, что из парка, который от крааля было лучше видно, донесся беззаботный девчачий смех и лай нескольких собак. Здесь должны жить счастливые люди…

– Пошевеливайтесь, работяги! – позвал хозяйский сын. – Двое охранников останутся. В парк не шастать, костер не жечь, ужин вам принесут, а после полуночи сменитесь. Все остальные – айда обратно, к крыльцу.

Слапек прошел с толпой усталых возчиков через распахнутые двери в большой двусветный зал со столами и стойкой и невольно остановился, не обращая внимания на тычки и ругань тех, кто шел позади. Он не мог оторвать взгляда от женщины в белом платье, которая, облокотившись о высокую стойку, беседовала с караванщиком. Что это: очередное наваждение или просто судьба, приведшая его именно сюда? Женщина была молода и казалась немного печальной. Смуглая, высокая. Длинное платье с открытыми плечами льнуло к точеной фигуре, не стесняя движений. Темные волосы заколоты так, что оставляют открытыми шею и уши. Красивая? Пожалуй, хоть для Слапека существует только одна красавица.

Заметив, что у входа случилась заминка, женщина обернулась:

– Проходите же, господа, и рассаживайтесь, как вам удобно.

– Очнись, мужик, – дыхнул чесноком Слапеку в ухо один из кучеров. – Это жена хозяина постоялого двора. На нее и не такие лорды заглядывались, да без толку.

Походкой лунатика, не видя и не слыша ничего, не чуя под собой ног, он доковылял до ближайшего стула и рухнул на него. На хозяйку теперь старался не смотреть, чтобы не нарываться на насмешки. Кем бы ни была эта женщина в белом, но ее глаза, улыбка и голос принадлежали его жене. К Порогу возвращаться не требуется, он остается здесь.

* * *

– Я слушаю, – повторила Галка и пригубила вино, ободряюще улыбнувшись парню.
Выслушивать гостей – одна из хозяйских обязанностей, причем не самая тяжкая. Хотя в данном конкретном случае она предпочла бы убежать и забиться в какой-нибудь укромный уголок, чтобы не видеть этого худого лица с зияющими ранами зрачков. Словно прочтя ее мысли, постоялец смущенно потупился, покусывая кончик уса.

– Спасибо, – с растерянностью пробормотал он. – Не надеялся, что ты согласишься. И теперь гадаю, с чего начать.

– Начни с имени. Меня зовут Галина, – постаралась она приободрить заробевшего собеседника.

– Да, знаю. А я – Слапек, – и парень снова умолк, вцепившись обеими руками в стакан.
Галка мелкими глотками пила кисловатое вино. Вытягивать из гостя слова клещами она не собиралась. Глядя в окно, принялась медленно считать про себя. Если дойдет до ста, а парень не заговорит, пусть исповедуется своему кувшину. Хозяйка найдет себе более приятное занятие, чем сидеть здесь.

– Галина, я, наверно, кажусь тебе странным, – разлепил он тонкие бледные губы, когда до конца счета осталось совсем чуть-чуть.

– Не очень, Слапек. Нас навещают куда более странные личности.

– Просто я сам не свой, ничего не понимаю… Казалось, приду сюда, и моя мука закончится. Особенно, когда вчера увидел тебя: ты так похожа… И вот сижу тут, а ничего не происходит…

– Я могу как-то помочь?

– Уверен, что можешь, но… ты не согласишься, – Слапек крепко зажмурился, а потом взглянул на собеседницу немного спокойнее. – Я расскажу все с самого начала… нужно, чтобы ты услышала. Ты обязательно поймешь правильно.

Вечерами верхний свет в зале включали редко, только во время больших приемов. Вот и сейчас на каждом столе горели лампы с матовыми колпачками, а большая часть помещения была погружена в мягкие сумерки. Слапек сдвинул изящный светильник на край стола, чтобы тот не мешал видеть хозяйку. Погладил его фарфоровое основание и начал рассказ, с трудом подбирая слова. Чувствовалось, что парень – далеко не оратор, к длинным и гладким речам не привык.

– Родом я из такого медвежьего угла, что нужно несколько месяцев добираться. К нам редко кто ездит, разве что самые бесшабашные купцы. Небольшой тихий городок, вокруг – сёла. Сами себя обеспечиваем почти всем необходимым. Народ живет набожный: пропустил воскресенье, не пошел в храм, – смотрят косо, осуждают. Мирные люди, но придирчивые. Как это сказать… хотят, чтобы все были одинаковыми, не выделялись. Я и был таким, под одну гребенку со всеми, почти двадцать лет был. Это просто и легко, никаких забот. Жил тогда с родителями, два старших брата – отдельно, со своими семьями. У нас, как женится парень, его родители для новой семьи дом ставят, а родители невесты дают мебель и всякую утварь: живите и радуйтесь. В нашем роду все – гончары, и меня отец выучил. Друзья были хорошие; спокойно жилось, беспечно. Все знают, что будет завтра, через месяц, через год… И я знал, что исполнится мне двадцать один, справят нашу с Майлой свадьбу и построят дом. Майла на нашей же улице жила, родители нас чуть не с колыбели сосватали, – так принято. Хорошая девушка, тихая, работящая, из приличной мастеровой семьи…

Слапек замолчал, чтобы промочить пересохшее горло. Сделал несколько глотков и опять прикрыл глаза. А затем посмотрел на слушательницу с мечтательной улыбкой:

– Вот такая в наших краях жизнь: без вершин и пропастей, тишь да гладь, никто не жалуется. И я не роптал. Все хорошо: ни врагов, ни горя… И вот как-то по весне, в большой праздник, пошли мы с друзьями на гулянье. На площади шумный базар. Шуты народ веселят, разные представления показывают. Кругом песни, смех… Славно тогда погуляли, пряников наелись от пуза. А как собрались по домам, решили срезать дорогу, задними-то улицами короче. И видим: на углу под самым фонарем – драка, настоящая поножовщина. Заезжие купцы что-то не поделили, среди наших отродясь таких драк не водилось. А тут человек десять махаются так – смотреть страшно, не то, что подойти да разнять. Мы с ребятами остановились, не знаем, что делать: переждать или возвращаться, мимо-то не пройдешь. И тут с дальнего конца улицы городовой засвистел. Драчуны – врассыпную, только двое на том углу лежать остались. А другие – кто в переулок, кто – прямо на нас. Жуткие такие мужики: пьяные все, рваные, в крови. Рычат, сапожищами топают, а глаза – пустые. Приятели мои припустились во все лопатки, зовут меня. А я почему-то сдвинуться не могу, ноги не идут. Лишь к дереву прижался, чтобы пропустить.
Ты знаешь, удара даже не почувствовал. Только упал, и мостовая вдруг прямо перед глазами оказалась. Каждую трещинку на ней помню, правда, потемнело быстро, – лицо Слапека опять озарилось такой улыбкой, с которой можно вспоминать разве что о первом поцелуе, а не об ударе ножом. – Открываю глаза: а я нахожусь в каком-то доме, в красивой белой комнате. Мебель такая легкая, светлая; большие окна, за ними – солнце. И входит в комнату женщина… Как ее описать? Разве можно описать счастье? – Умолкнув, рассказчик обвел посветлевшими глазами зал, остановил взгляд на лице хозяйки. Но Галка понимала, что он не только не видит, а даже не смотрит на нее. Пытается разглядеть что-то в такой дали, которую невозможно измерить. Зачем парень все время закрывает глаза, – молится? Очень похоже…

– Ты напомнила мне ее, – надтреснутый голос сделался еще тише, – не лицом, не фигурой, – нет. Движения, голос, улыбка. Когда увидел тебя вчера, то просто прирос к полу. И опять захватило дух, как тогда. И сердце забыло, что нужно стучать, а когда опомнилось, то оказалось, что оно повсюду: в голове, в горле, в каждой жилке. На ней было белое платье. Кажется, из каких-то лепестков. Я не разбираюсь в цветах. Косы светлые-светлые, почти белые, уложены короной вокруг головы. Такая тоненькая, она вся как будто светилась изнутри, но не слепила. От этой женщины не хотелось отвернуться, как от солнца. Наоборот: смотреть и смотреть. И удивляться…

– Нет, – стукнул он кулаком по столу, – не получается! Сказочный сон, только она была настоящая. Женщина заговорила со мной, взяла мою руку, усадила за стол. Мы долго беседовали обо всем, и она улыбалась мне. И глаза ее сияли, а в них отражался я сам, ошалевший от восхищения. Затем хозяйка позвала меня гулять, и мы вышли из дома. Там такой чудесный луг, ты не поверишь. Море цветов, разгар весны… Сколько я там пробыл, – год, три, больше? Не помню. Как один день… Знаешь, она мне дочку родила. Такая славная девочка, на мать похожа. Вся жизнь была в них, а теперь я даже имен не могу вспомнить. А может, и не было имен? Просто Жена и Дочь. И вот однажды, тоже весной, мы все трое гуляли по нашему лугу. Солнышки мои бегают, смеются, венки на головах… Я нарвал цветов целую охапку: красные, белые, желтые. Они зовут, машут руками. И я бегу к ним, тоже хохочу, кричу что-то… Запутался ногами в траве и упал. Открываю глаза: надо мной женщина седая, в белом халате. И говорит: «Все в порядке, он начал дышать».

Слапек одним длинным глотком допил вино и шарахнул стаканом по столу. Его неподвижное лицо ничего не выражало, только зрачки опять превратились в две бездонные дыры, полные запекшейся кровью. Галка не могла отвести от них взгляда, – так и сидели напротив друг друга, оцепенев. Она слышала множество историй, которые рассказывались в этом зале под песню сверчка, стук кружек, завывание ветра за окнами. Истории бывали разными: смешными, трогательными, поучительными, страшными. Про эту Галка знала одно – она не выдумана, как большинство других.

– Думаешь, я сумасшедший? – набычился парень, – не веришь? Все, что у меня есть, это шрам на левом боку. А поверх него – след ее губ, как родимое пятно. Только я с ним не родился. Показать?

– Нет, что ты, я верю. А что было дальше?

– Дальше? Да, почитай, ничего, – заметив, что его стакан опять полон, Слапек жадно к нему припал, и кадык на тощей шее задергался, как бешеный. – Подлечили меня, выпустили из лазарета. Ветром шатает, все кудахчут надо мной. Тошно. Вешаться вздумал – не дали. Батя ремнем отходил, не поглядев на немочь, и отволок в храм. Жрец наш старенький по-другому вразумлял. Ему я поверил: не можно самому на себя руки накладывать. Не только грех великий без прощения, но и попадешь совсем не туда, куда собрался. Оженили меня раньше срока, чтобы дурь из головы выветрилась. А толку? Не живу я с тех пор, понимаешь? Ни дня больше не прожил, и всем вокруг жизнь отравил. Тишь да гладь, и только одна мечта: кто бы сунул нож под ребро!

Обхватив себя руками за плечи, Галка тщетно пыталась справиться с дрожью:

– Послушай, зачем так?

– А как?! Я пытался, честно пытался. Чужой стал, и все, кто рядом, – чужие. Все мое осталось там. Ей-то сюда совсем нельзя, иначе б давно уже… Помоги, ты ведь можешь помочь! Кто, если не ты?

Безумие. Чего хочет, чего требует от нее этот несчастный? Чтобы слушательница взяла нож и зарезала его? Что еще можно для парня сделать? Ложь во спасение – это понятно. Но убийство из милосердия? Увольте, не настолько она сама пьяна сегодня. Приехал бы кто-нибудь, что ли! Дети уже вернулись с прогулки; Галка заметила краем глаза, как они тихонько прошмыгнули мимо и ушли наверх. А человек, сидящий напротив, продолжает давить запредельным взглядом, требуя невозможного…

Слапек сидел, навалившись грудью на стол, и казалось, что из него разом вышел весь воздух, а в теле не осталось ни одной целой кости. Он же черт знает, сколько выпил сегодня, бедняга. Но, похоже, что такой досуг парню не в диковинку.

– Почему бы тебе не пойти на войну? – тихо спросила хозяйка.

Парень недоуменно сдвинул брови:

– Война? А где это? Я что-то слышал о войне, но никогда не встречал. Думаешь, там мне помогут?

– О, да. На войне помогают, особенно – тем, кто не умеет воевать.

Кажется, Слапек уцепился за эту мысль и начал ее обсасывать, вспомнив о содержимом кувшина. Вот когда не нужно, все толкутся вокруг и мешаются. А теперь… Как бы ей незаметно уйти к себе, оставив постояльца в обществе новой цели?

Со стороны подъезда послышался нестройный цокот подков по брусчатке, и Галка мысленно перекрестилась. Вслед за звоном колокольчика из-за парадной двери раздались тяжелые шаги, словно приближалось сразу два каменных гостя, и в полутемный зал, пошатываясь, ввалились давно не заглядывавшие мушкетеры. Почему-то всего двое. Но хозяйка все равно обрадовалась им, как новогоднему подарку. Теперь требуется немного красноречия, пара очаровательных улыбок, и дело – в шляпе с перьями: они возьмут Слапека с собой. Ведь наемники из войн практически не вылезают.

Запыленная и потрепанная одежда поздних гостей свидетельствовала о том, что путь они проделали длинный и без остановок. У одного висела на перевязи левая рука, второй прихрамывал. Где же остальные? Неужели отвоевались?..

– Господа, я рада приветствовать вас…

Стул вскочившего Слапека с грохотом опрокинулся на пол. Нетвердой походкой он сделал несколько шагов навстречу вновь прибывшим, неся на устах радостный оскал, а в руке – стакан вина. Остановившись напротив насторожившихся мушкетеров, парень весело подмигнул Галке, отхлебнул из стакана, а оставшееся вино выплеснул в лицо старшему из вояк.

– Ах ты, мразь! – взревел тот, на которого сроду никто даже косо посмотреть не сумел без наказания.

Все произошло слишком быстро. Молниеносное движение, и Слапек уже падает навзничь, выронив пустой стакан, а с кончика шпаги срывается одна-единственная алая капля.

– Каков наглец! Если всякий смерд начнет…

Рухнув около парня на колени, Галка прижала ладонь к его груди, чуть выше маленькой треугольной дырочки в рубахе.

– Брось, Галина: эта шпага разит без промаха, – проворчал мушкетер, брезгливо вытирая клинок платком.

Ей показалось, или губы на вытянувшемся лице в самом деле шевельнулись, прошептав «здравствуй»? Все расплывается перед глазами, и за детали поручиться невозможно. То, чего он желал, случилось, обратного хода нет. Морщины на лице лежащего человека разгладились и разошлись вокруг сомкнутых век светлыми лучами. А она все сидит рядом с ним нахохлившейся белой вороной, не имея сил подняться.

Наемник вернул шпагу в ножны, придирчиво осмотрев ее со всех сторон:

– Галина, я понимаю, что совершил бестактность, убив смерда прямо в твоем доме, и приношу искренние извинения. Видишь ли, мы с приятелем вымотаны до последней степени и плохо владеем собой. Двое наших друзей погибли, а сами мы еле унесли ноги. Коней почти загнали…

Галка, тяжело опершись о протянутую ей руку, поднялась с пола:

– Не извиняйся. Этот удар – лучшее, что ты сделал в своей жизни.